Водка вдруг стала гламурным напитком — лондонские рестораны расширяют водочный ассортимент до такого предела, где уже надобен сомелье, модные диеты признают только сорокаградусную и т.п. Главный редактор русского Vogue Алена Долецкая объясняет, что, собственно, происходит

Фотография: Алексей Кузьмичев

— Добрый вечер, Алена.

— Добрый вечер, Максим.

(Чокаются.)

— Как вы думаете, а с каких это пор водка вдруг стала престижным в свете напитком? Я помню, как в 96-м, кажется, году появился клип никому еще толком не известного Лагутенко. И когда вдруг этот импортный, верткий, весь из себя фат пропел: «Водку любишь?» — эффект был столь же странный, сколь и удивительный. Никто не ожидал, что человек, по которому плачут обложки всех существующих на тот момент журналов, вообще знает такое слово. Это же пел не Гребенщиков, не Шевчук…

— …И не Шнур. Я скажу честно, этой песни Лагутенко я не помню. Но вот водку действительно стало пить модно, в этом есть какой-то шик. Я понимаю, что сейчас слово «мода» действует — как электрошок, уже Даниловский рынок вешает постеры насчет овощей, которые у них модно покупать. И тем не менее. Ведь что интересно в напитках — они действительно могут быть модными. Когда ты приходишь в бар и просишь, например, Сampari on ice, тебе отвечают: "What a seventies choice!”, потому что кампари действительно ассоциируется с семидесятыми. И мне кажется, с водкой произошел ровно этот эффект. Она превратилась в такой избранный напиток нулевых годов.

— Ненадолго, надо полагать.

— Так ведь это самое замечательное в моде — ее преходящесть. Сегодня есть, завтра нет — в этом специальное коварство. Но пока — водка. Связано это в первую очередь с открытием Западом России, с тем, что русские стали неожиданно самоопределяться, начали искать в себе то, что могло бы быть действительно super. И естественным образом выяснилось, что только русские понимают все про водку правильно. С другой стороны — Россия открылась, и в ней появились все мыслимые и немыслимые напитки. Все, прости господи, обвыпендривались со своими винными справочниками, все подбирают еду к напитку, бармены сбиваются с ног, придумывают какие-то нереальные коктейли — в общем, забурлило. И вдруг совершенно неожиданно выяснилось, что люди, которые любят собираться общаться, которые ходят в рестораны, приглашают к себе домой (что, кстати говоря, на сегодняшний день намного моднее), при совершенно циклопическом выборе алкоголя стали отдавать предпочтение хорошей русской водке. Благодаря усиленным стараниям люксовых брендов вдруг выяснилось, что Россия может и должна производить дорогую водку, — смешно звучит, да? И знаменитая пословица «Водка бывает хорошая или очень хорошая» тоже как-то начала изменяться — оказывается, есть прайм-класс, есть люкс-класс, есть какие-то безумно дорогие водки, что тоже оказалось предметом серьезных разговоров. И употреблений. В любом неплохом столичном ресторане сразу же задается вопрос: вам какую? Мне в этой ситуации больше всего нравится в этот момент смотреть на сидящего рядом мужчину — он задумывается так, как будто по крайней мере выбирает размер устриц. И потом с выдохом: «Русский стандарт платинум». Ну или там «Кауфман», whatever. Это ужасно знаково, с одной стороны, а с другой — очень трогательно. Это реобретение собственных ценностей, которое происходит с большим, что мне кажется особенно важным, удовольствием. Я подчеркиваю слово «удовольствие». Потому что принято думать: водка горькая, пьют ее с горечью, люди спиваются, кончаются — и вылечить их невозможно. И вдруг оказывается, что при таком новом, породистом подходе выбор на хорошего качества водку оказывается лучшим. Он самый легкий и самый органичный. Она хороша, она чиста.

— Это же, если не ошибаюсь, единственный алкогольный напиток, который допускает религия детокса?

— Что мне, кстати, очень понравилось в этом английском детоксе! Все две недели исправно пила огуречно-сельдерейный сок и ничего больше, разве только чистую воду. Но в какой-то момент я сказала своей наставнице: «Лиза, мы все скоро вернемся к обычной жизни. Мы же не будем все время сидеть на огуречном соке. И что нам делать?» И тогда эта чудесная, аристократичная, красивая англичанка сказала: "Just have a shot of vodka”. Разумеется, на лицах проходивших детокс была написана улыбка счастья. Вообще, водка несет в себе особенную эстетику, тем более в России. Вот у меня, например, коллекция рюмочек. Ведь то, из чего мы сейчас с тобой пьем, — это не рюмочка. Это стаканчик. А ведь рюмочки бывают какой красоты неземной. Есть рюмочки на глоток, а бывают на два. А глоток — это когда ты просто приходишь с долгой прогулки на морозном воздухе, и ты промерз до костей, и тебе как раз глоток и необходим. А есть другие рюмочки — закругленные, на ножках. Тоже маленькие, но уже для беседы вдвоем, их можно разделить на две части, и тебя никто не будет упрекать, что ты не допил, потому что такие рюмки не для того, чтобы пить залпом, они для беседы. И то, что сегодня современные люди начинают все это ценить и понимать, — это замечательно. Если хотите, при продуманном эстетическом подходе это своеобразная защита от алкоголизма.

— То, о чем говорите вы, это такая замечательная бунинская эстетика «Чистого понедельника», где героиня чудесным образом ела и пила наравне с мужчинами (правда, потом она ушла в монастырь, но это уже к делу не относится). Вообще, водка же очень сильно завязана на самых разных эстетиках, в том числе и отталкивающих.Будучи бесцветной, безвкусной субстанцией, водка, в отличие, например, от виски и коньяка, притягивает невероятное количество формальностей, условностей. Она любит поддаваться, она как бы играет в несамостоятельность, ей всегда потребно оправдание — климат, компания, эмоция. Она ведь в некотором смысле первопричина всего, но всегда притворяется следствием. Водочная культура как бы изначально лишает человека самостоятельности — она подразумевает влечение к собутыльнику. Я помню, что меня с самого детства раздражали эти карикатурные стремления сообразить на троих. Понятно, что денег не хватает, да и поговорить хочется, но если разобраться — какого черта мне навязывают еще двоих? Я уж не говорю про то, что бутылка на троих — это попросту мало. Почему-то принято считать, что если человек в одиночку пьет водку, ему конец. На коньяк и виски это правило не распространяется. Еще почему-то очень раздражает веками навязываемый тип закуски — все эти огурцы, грибки, мочености всякие несусветные. Селедка. Замечательно было сказано у Венедикта Ерофеева: «Да плюньте вы ему в его соленые рыжики!»

— Ну на троих-то пили из-за цены — три рубля шестьдесят две копейки. И ачество было соответственно омерзительное. Вообще, давайте оговоримся, что сейчас речь идет только о качественной водке. Это важно понимать, иначе можно извести всю нацию. Да и вообще крайность до добра не доводит.

— Мы сейчас не будем про это. Мы, как говорится, не врачи, мы боль.

— Вы правы, мы боль. Я сейчас подумала, мода на водку обусловлена еще и тем, что англичане называют "something different”: заказать не бокал шабли, а просто водки. Это сразу цепляет, от этого у окружающих поднимаются брови. А что цепляет, то с большой степенью вероятности может стать модным.

— Вообще, в этой паре — «женщина плюс водка» — мне всегда чудился легкий травестийный налет, что-то такое от эротической игры со сменой полов. Как будто она надела смокинг.

— Верно, это как фото Хельмута Ньютона — женщины в смокинге Ив Сен-Лорана. В этой подмене мужского женским есть очень красивый шик. Я это на себе проверила — понятно, что по долгу службы я оказываюсь в разного рода Dorchester и Claridge’s. И когда я заказываю там водку, это молниеносно вызывает удивленный взгляд. Мне даже было как-то неловко в первый момент. Но все прошло, как с белых яблонь дым, — я с удовольствием заказываю свою маленькую рюмку водки и с удовольствием могу пить ее в течение всего вечера. Но это опять чистая эстетика, это важно понимать. В тот момент, когда что-то перестает быть красивым, элегантным, продуманным, оно по определению теряет свою, так сказать, модную сущность. Другое дело, что все понимают под красотой разное. Однако же заплетающийся язык, лопнувшие сосуды на лице и падающая на стол голова не могут быть по определению красивыми.

— В случае с водкой все эти вещи становятся вдвойне заметны, потому что ее опять-таки не принято пить одному, зато ее очень часто и с большим успехом пьют напоказ. Питье водки — это вообще некоторый жест, просто на мышечном уровне.

— Водкой, кстати, нельзя не чокнуться.

— Ну да, водка предполагает жест, а как всякий жест, он нуждается в соглядатае. Вообще, то, что принято называть потерявшим всякий смысл словом «гламур», — это в первую очередь самолюбование, да? Парадокс заключается в том, что высшее дистиллированное самолюбование — оно все-таки немыслимо без саморазрушения, того требуют законы жанра. При всем детоксе, при всех спа эта индустрия не работает без известного допинга — иначе блеска в глазах не будет.

— Это так, к сожалению. Вообще, это разговор про запах грани. Увидеть, почувствовать грань — это изумительный талант, распространяющийся на все: музыку, еду, напитки. В Италии, например, меня недавно угостили мороженым из трюфелей — и меня потрясла эта грань, это было феноменально. И не потому, что я вдруг полюбила мороженое, а потому, что это был настолько резкий, сильный стык несовместимого. Ощущение того, что вроде бы нельзя, но, оказывается, можно, дает невероятную радость. Приходят чудесные мужчины в красивых рубашках и роскошно одетые женщины, и вдруг — водка. Это вроде бы край, да? Но когда это подается и выполняется с очень правильной эстетической дисциплиной, оказывается, что это невероятно красиво. Балансировать на лезвии бритвы — это ведь cool. А вот перейти грань и самому попасть под лезвие — это уже, конечно, сегодня не то. Знаете почему? Потому что это было, это уже, увы, ожидаемо. Интересно, что при всех детоксах люди пытаются все-таки эту грань держать. Связано это еще и с тем, что России сегодня очень высокий градус жизни, которого на самом деле сейчас почти нигде нет. Здесь присутствует какой-то нерв за все. Я помню, как-то мы ужинали у меня дома с Таней Толстой — феноменально. Я тогда увлекалась домашними пельменями, у меня была такая медитация по-русски — слепить триста пельменей. (Вообще, красота — в верности тому, что ты любишь. Нельзя же всерьез сказать, что ты любишь тарталетку с фуагрой, это же омерзительно.) И естественно, к пельменям я подавала ледяную водку. Я не помню более ярких, смешных посиделок — и это при всей, так сказать, гомогенности подаваемого: пельмени, сметана, уксус. И вот потек разговор на таком уровне, если хотите, возбуждения, который рождает удивительную и, честно говоря, неповторимую красоту мысли, смеха и всего прочего, что происходит за столом. Это тот самый разговор, который стоит обедни, а не пьяное и невнятное переливание из пустого в порожнее, это то усиленное веселье, которое совершенно незабываемо.

— При этом водка все-таки остается жупелом. Я знаю людей, которые с гордостью заявляют о том, что не пьют водки уже энное количество лет, что совершенно не мешает им допиваться до потери сознания с помощью виски, вин и прочего. Но табу чаще всего касается именно водки.

— Да, да, это чистая правда наоборот. Сидит у людей где-то в подсознании, что водкой напиваются, водкой глушат, водка то, водка се. Это во многом из советских времен идет, потому что на самом деле в стране больше ничего не было. Думаю, все дело в том, что в водке присутствует удивительное коварство — она ведь одного цвета с водой. Вернее, обе они лишены цвета. И когда она очень холодная, и когда ты делаешь глоток, то в общем впечатление, что ты выпил ледяной родниковой воды. А когда она добегает до середины груди, тут уже все происходит по-другому, потому что она бежит быстрее, чем живет и бежит человек. Виски несет очень много информации, все эти бочки из вишневого дерева, single malt и т.д.

— Есть на что отвлечься.

— Да, а здесь ты просто выпил глоток ледяной воды. В этом есть совершенно изумительная дополнительная история, связанная со своеобразным коварством русской нации. Все мы вроде бы такие смешные разгильдяи, которые потом вдруг в минус тридцать собираются и побеждают супостатов и прочих немецко-фашистских захватчиков. Вопреки всему.

— Собственно, с прозрачностью, наверное, и связана основная опасность. У нее нет вкуса и цвета, поэтому она не способна наскучить. Ты как бы упиваешься пустотой, без лишних подробностей. Виски или коньяк все-таки трудно пить сутками — рано или поздно привкус осточертеет.

— А вы знаете, что одна из самых тяжелых форм алкоголизма в Англии — это алкоголизм от джина? Может быть, там тоже что-то есть от прозрачности. Сквозь нее все видно, а потом только выясняется, что не видно ничего. (Берет стакан с водой, ставит рядом с рюмкой.) Найдите несколько отличий.

— В общем, как говаривал в свое время Александр Тимофеевский, это наша русская Психея.

— Совершенно точно. Психея и есть.

— А вот тип пьющего мужчины как-то меняется с годами?

— Если говорить о состоятельных людях, которые балуются Châteauneuf du Pape и прочими изысками, то я заметила одну вещь. Когда садишься с ними ужинать, они открывают карту: «Давай винца посмотрим». Интересуются: «Ты сейчас какое хочешь?» Я говорю: «Я бы рюмку водочки». Секундная пауза. И, как правило, реакция человека незамедлительна: «Тогда я тоже». Вот это очень интересно. Я говорю сейчас о русских мужчинах, которые работают, которые богаты и у которых тысяча раз была возможность спиться. Стыд водки — это почти этикет.

— А ведь и правда стыдно первым заказывать водку — хотя, казалось бы, какого черта? Она же ведь в меню, в конце-то концов.

— Есть в этом что-то странное, да? Я думаю, это все вопрос подпорченного имиджа, который влечет за собой и вульгарность, и тревогу огромную — за тех людей, которых мы потеряли. Потому что именно с этого — крайнего, но очень невинного напитка — начиналось очень много бед, и бед страшных. При этом все мы знаем, как люди почти незаметным образом превращались в тяжелейших алкоголиков на всех этих «Джонни Уокерах».

— Мы с вами, так получается, больше говорим о камерных посиделках. А вы можете вспомнить какую-нибудь знаковую светскую вечеринку с водкой?

— Ну например, я помню, года четыре назад Донателла Версаче давала ужин после показа. Как правило, дизайнер празднует свой показ, но зовет туда очень узкий круг своих друзей. Это было в одном модном парижском ресторане. Меня поразило, что раздавали крошечные настоящие рюмочки водки и рядом подавалась крошечная молодая картошка с икрой. Всего этого было бесчисленное количество. Пьяных не было вообще. Хотя именно с этих постпоказательных ужинов люди подчас уползают бог знает в каком состоянии. Причем для западников это был шок. «А… мм… вина нет?» — «Нет, пожалуйста, в дополнительный бар». Занятно! Это притом что иностранцы до сих пор не умеют пить водку. Там нет понятия глотка, только sip, я не знаю, как даже по-русски это будет звучать… сербнуть? И эта их манера пить водку на аперитив, да еще с тоником, а потом за обедом пить вино — это же просто физиологическая глупость, при таком подходе гарантированно к десерту будет болеть голова. Они еще очень смешно говорят: «Вам — «Столи»?»

— Как?

— Ну им сложно сказать «Столичная», они говорят «Столи». «Грей Гуз» они почему-то еще могут сказать.

— В европейских барах всегда очень трогательно смотрятся батареи со «Столичной» — малиновая, апельсиновая, клубничная. Они яркие и оттого выглядят совсем безобидно, как будто банки с вареньем. Вообще, любая водка с привкусом, по-моему, никуда не годится. Помните, в советское время почему-то в чести была лимонная водка?

— Это ужасно, это неправильно. Хотя вот у моего дедушки всегда в горке стоял хрустальный штоф с водкой, а на дне — тонко нарезанная лимонная цедра. Он ее настаивал, а зимой выносил на балкон и охлаждал. Может быть, потому, что в те времена она была не такая уже хорошая и лимон отбивал неприятный запах. Но мы же, повторюсь, говорим про настоящую чистую водку. И тут уже мы не потерпим никаких компромиссов.